Родился в Москве. Автор одиннадцати поэтических книг. Член Союза писателей России и Международной ассоциации журналистов. Кавалер ордена Преподобного Сергия Радонежского РПЦ и многих литературных премий. Главный редактор альманаха «День поэзии – ХХI век». Лауреат премии Правительства Российской Федерации 2013 года в области культуры. Проживает в Москве и в Рузе. Заядлый грибник,
хозяин собаки, умеющей отыскивать грибы.
В сумерках года
Сумерки декабрьские года.
Толща снега и короста льда.
За окном – такая непогода
И метель такая, что беда.
Зачерпнули пади студень мрака.
Зацепили сосны клок небес.
Спит, без задних ног, моя собака,
И скулит во сне, про зимний лес.
Где пришлось с утра в сугробах лазать,
Живность разгоняя по кустам.
Спи, мой друг, верна, голубоглаза.
Спи, моя святая простота.
Со своими синими глазами,
Гордо поступь лаячью храня,
Ты моей понравилась бы маме,
Только нету мамы у меня.
Ты лежишь в её пустынном кресле,
Где она, являясь по утрам,
На меня глядит и молча крестит,
И зовёт свечу поставить в храм.
Ну, а ты толкнёшь холодным носом,
Седину хозяйского виска:
«Кто здесь был?» – и следом за вопросом,
Лютым татем явится тоска.
Спи, мой друг, не веря Новогодью.
Жизнь прошла, остался маскарад.
По погостам расточившись плотью,
Близкие уходят в райский сад.
Только снег поскрипывает глухо…
На исходе пасмурного дня
Спит мой друг, настороживши ухо,
Будто, вправду, слушает меня.
Эти годы
Задыхаюсь от нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо…
В нём – цвели георгины по дачным садам,
И спускалась с крыльца синеглазая мама.
И парил над верандой дощатый балкон.
И скрипели под шагом сандалий ступени.
И взлетал поутру херувим-махаон
На процветшие гроздья махровой сирени.
И бежали в торосах коры муравьи
До вершины сосны, подпирающей небо,
Охраняющей лучшие годы мои
С молоком и краюхою тёплого хлеба.
Со слюдою стрекоз, со слезами росы,
И царапиной, честно полученной в драке.
С летним зноем в канун приближенья грозы,
И любовью навек к самой первой собаке.
Это снится всё реже, средь суетных снов
Где в затменье мелькают недобрые лица.
Где проносятся стаи кладбищенских сов…
Но легла на бумагу годов вереница
Тех, которых теперь не предам, не отдам.
Да не имут они ни сомненья, ни срама…
Я несу их на холм, к заповедным цветам
Под которыми ждёт синеглазая мама.
Те женщины…
Те женщины приходят по ночам
Из прошлой жизни, из минувшей дали…
Их покрывают звездные вуали,
Струятся плащаницы по плечам.
Они из той загадочной страны,
Которую покинул ты однажды,
Не утолив с тех пор тоски и жажды…
На волчье притяжение луны –
Спеша,
не пощадив кровавых ног,
Приняв межу за торную дорогу,
И ощущая в сердце понемногу
Стальной зари, расплавленный клинок.
Но речка заповедная текла,
И роща заповедная алела,
И женщина заветная летела,
Как бабочка, стучать в проём стекла!
Чтоб поднимая бесприютный взор,
Услышав звон призывного набата,
Ты протянул к ней руки виновато,
Зрачки в зрачки, уставивши в упор!
По щиколотку в травах, босиком,
Та женщина звала тебя обратно
В былую юность, где любилось жадно
И пахли губы теплым молоком…
Пусть женщины приходят на порог
Из прошлого, на позднее свиданье.
Чтоб было не напрасным ожиданье
Святой любви,
и да хранит их Бог!
Флоксы…
Синий сумрак ушедшего лета.
Астры звёзд, звёзды астр и нежна –
На краю подмосковного света
Неподвижно стоит тишина.
Снова ночи таинственный бархат.
И безмолвно глядят в высоту –
Флоксы… Боже мой, как они пахнут
В осенённом Успеньем саду.
В эту терпкую пору до срока
Не уснуть средь древесных купин…
Флоксы, астры стоят у порога,
А на клумбе цветет георгин.
Я дарил их охапками маме,
Понимая, что в створку ворот,
Журавлиными мерить шагами
Этот мир, моё детство уйдёт.
Задержать до последнего вздоха,
Заповедных цветов аромат.
Гладиолусы… Школа… Эпоха
Где стихи заглушали грома!
Где в желанное завтра распахнут,
Просыпался, с мечтой о любви…
Флоксы, Боже мой, как они пахнут
Словно горькие губы твои!
Читая «Слово…»
Звон меди таял в синеве.
Он плыл и плыл над Русью плавно.
И вновь на крепостной стене
Встречала вечер Ярославна.
И на тоску ее ответ
Давал, пророча участь вдовью,
Багряный солнечный отсвет,
Струясь по травам алой кровью.
А сердце, обогнав гонца,
Спускалась с башни юркой мысью…
Но мгла клубилась у Донца
Недосягаемого мыслью.
Чубы и стяги шевеля,
Стрибог свистел меж войска линий,
Меж конских ног и щавеля,
Меж леса копий и полыни.
И в Диком поле в бранный день
Дружина мужество явила…
Но половецких вранов тень
Затмила ясный лик Ярила.
И орд бессчетная гурьба
К своим валила на подмогу,
Но князь упрямо прорубал
В степи кровавую дорогу!
И посреди надежд тщеты,
Под Берегинины заклятья,
Смыкали витязи щиты
Кольцом прощального объятья…
Но если кто-то ждет тебя,
Пусть поражением больного,
Спеши, в охрипший рог трубя,
В атаку бросить вороного!
Чтоб как тому и достоит
Свой путь свершить честно и славно…
Все дремлет, на стене не спит
Встречая утро, Ярославна!
Сретение
Не рассветает… Смутен зимний сон.
Метели бьют на вылет и на вынос.
На аналое – инея антиминс,
На колокольнях – куколи ворон
Чернеют…
Непрогляден окоём.
Не рассветает… Сон медвежий смутен,
И не понять, толь сумерки, толь сутемь
Витают над разбуженным огнем
Лампады…
Но простуженный тропарь
Вещает, что близка весны примета –
День встречи с Новым – Ветхого завета,
День Сретенья, говаривали встарь
В России…
Здесь весомы, но нежны
Снега ложатся в тракты и дороги.
И чаще встреч – разлуки на пороге,
И чаще песен – ектеньи слышны
Под небом,
на которое рассвет
Вернется, и с надеждой будет встречен
В день Сретенья, который свят и вечен,
Для тех кто верит, что разлуки – нет!
Ноябрьская исповедь
В ноябре упало на листву
Сердце,
и зашлось от лютой стужи.
Ты не нужен больше никому,
И подавно, сам себе не нужен.
Что хмельное лето вспоминать?
Подставлять лицо былой капели?
Маму звать, а любящая мать
Растворилась в солнечном апреле!
Что там за стеною – хмурь и глад?
Что там впереди – зимы оскома,
Тапочки и байковый халат:
Хорошо бы не в больнице – дома.
Да любимой женщины спина:
Строгая, колючая, чужая.
С совестью бессонная война,
От обиды – рана ножевая.
И в друзей разорванном кругу
Лепестки кафизм на аналое.
Сколько их споткнулось на бегу!?
Сколько проросло плакун-травою!?
Надо жить, а как без света жить?
Темнота копится за порогом.
Камень бел-горюч во мгле лежит.
Без призора брошенный Сварогом.
Это твой последний оберег.
Твой последний луч дневного света…
Холода… Ноябрь… Первый снег…
Исповедь печальная поэта.
Сумерки
Под вечер навалится… Впору не жить.
Ухабы беды превращаются в горы.
И мытарь – летучею мышью кружит.
И входит печаль за замки и заборы.
Чадит и не плавится воска свеча.
И шелест химер прозвучал за оградой.
И звёзды не бросят на землю луча
Утешной отрадой,
последней отрадой.
Читаешь синодик ушедших друзей,
А сердце стучится всё глуше, всё реже…
Россия – одна! И не будет Рассей
Средь пальм и кипящих волной побережий.
С родного погоста, за пару минут,
Стакан, огранив полукружием хлеба,
Коль скоро родные тебя позовут,
Ты должен подняться в холодное небо!
И чтобы полёта мгновенья – легки,
И встречи с грядущим не горькими были,
За всё заплати и не делай долги,
Оставь пятаки бесполезные в пыли.
Под вечер навалится… Впору не жить.
Светило ушло за леса и просёлки.
Но там, за покосами, в облаке ржи,
Кричат перепёлки, зовут перепёлки.
И зов их подхватят с утра петухи…
Со взглядом бессонным, из призрачной дали,
Ты к ним возвратишься пунктиром строки,
Певца непонятной, закатной печали.
В другом измеренье
В другом измеренье живу.
Твоё невниманье прощаю.
Тебя погостить не зову,
А только позвать обещаю.
Здесь долог рассвет поутру,
И сумерки вечера – длинны…
Я вереск в лесу соберу.
И алые гроздья калины.
И чтоб не застала зима,
И чтоб не просилась ночлегом,
Цветов полевых бахрома
В дверном косяке – оберегом
Повиснет, спасая мой дом,
Мой быт – в одиноком запое.
А берег покроется льдом…
Но нам не пристало с тобою
Грустить о потерянных днях,
О счастья пропавших минутах…
Вдруг дверь заскрипела в сенях,
И вспомнилась ты почему-то.
И уши торчком – волкодав
Поставил, в безмолвном вопросе.
И лёг на пороге, устав.
Как лето, почившее в бозе.
А маятник – там, на стене
Намерен стучать до рассвета.
И счастья не хватит вполне
На каждого, в жизни, поэта