Годины

Сколько раз ты молилась на этот киот, 
Припадая к нему головою в косынке… 
Минул год без тебя, нескончаемый год. 
Отошли, растревожив былое, поминки. 
Стало пусто в груди — это вместе с тобой 
В поднебесье душа поднимается паром. 
И бушует сирени процветшей прибой 
За притвором Ваганьковской церкови старой… 
Но порою почудится странное мне: 
Что минувшего года вовек не бывало, 
Что апреля луна, отражаясь в окне, 
Ясным бликом легла на твоё покрывало. 
Ты пророчишь себе непреложный уход. 
И струится твой волос серебряным светом. 
И открыто тебе, что всего через год 
Сын твой станет известным в России поэтом. 
А когда ты покинешь земную юдоль, 
Разорвётся на части любви пуповина. 
И останется боль, безнадёжная боль. 
И молитва Заступницы с неба за сына. 
И весна — не весна, и зима — не зима. 
И окончено с прошлым, безоблачным — сходство, 
И сгустилась вокруг одиночества тьма 
Первогодья печального слова «сиротство»! 

АПРЕЛЬСКОЕ

Это свежее небо, глядящее в бездну воды. 
Свет Фавора, струящийся ниц из созвездий бутона… 
Где-то там, за рокадой, пропали былого следы, 
И Кощеево царство асфальта, стекла и бетона. 
Прорастёт тишина в палисаднике купой берёз, 
Меж рябин и сиреней и криво прибитых штакетин. 
Я впервые уснул без дурмана, проснулся без слёз, 
Отрешась от обид, недомолвок, смятенья и сплетен. 
И почти что воскрес в этот светлый пасхальный канун. 
И до первой звезды дотянулся, ожёгшись, рукою. 
Мне «зелёные святки» подарит, наверно, июнь, 
Если в землю, зегзицей, до Троицы дня не зароют. 
Пусть наносное ныне уйдёт, как уходит зима. 
Как понуро уходят незвано пришедшие гости. 
Здесь с уставом чужим на порог не пускают в дома, 
Где герани в сенях и вязанками — луковиц гроздья. 
Звон сочится, капелью срываясь с вершин церковей. 
И сочатся берёзы прозрачной весеннею кровью… 
И глядит удивлённо, 
застрешины вскинув бровей, — 
Та, которая стала последней, нежданной любовью. 
И озёрные ветры, на солнце блестя чешуёй 
Рыбьих стай, что стремятся на нерест в протоки, 
Хороводом кружатся над юной апрельской землёй… 
И цветёт краснотал, и рождаются светлые строки! 

ВЕСЕННЕЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

О, это чудо светового дня 
В окне, открытом в уличные шумы! 
И пусть сугробы важны и угрюмы — 
Под ними затаились зеленя. 
Тинь, тинь — капель. 
Синица — тинь, тинь, тинь. 
Неисчислимы милости Господни. 
Какая синь расплёскана сегодня! 
И в полыньях и в небе — синь, синь, синь. 
Такая синь не даст сойти с ума, 
А уведёт за стены городские — 
Где по застрехам плачет Евдокия, 
И в Масляну сгорает Кострома. 
Где всё вершится возрожденья для. 
И в пору наступает льдин кочевье. 
И на крылах несёт весну Грачевник 
В урочный день весны календаря! 

СПИ, ЖЕНЩИНА

Спи, женщина. Покуда ночь права, 
Дышать тобою — высшая награда. 
Но сны полны губительного яда, 
И пробивает наст разрыв — трава. 
Верь, женщина. Я сызнова прощу 
Твою игру краплеными страстями, 
И в галок над соборными крестами 
Кольцом воспоминаний запущу! 
Знай, женщина, в сумятице веков, 
Среди балов, в лорнетах перекрестье 
Мы проходили об руку и вместе, 
Но стал невнятен звук твоих шагов. 
Жди, женщина, хоть я уже не жду, 
Что станет жизнь, как прошлое, прекрасна. 
Что будет снова солнечно и ясно, 
И слышен птичий гомон за версту. 
Спи, женщина. По Млечному Пути 
Любовь уходит из земной юдоли, 
Оставив пуд невыплаканной соли 
И вечное российское «прости!». 
Что ж, женщина, да не судима будь! 
Среди сугробов зимнего пространства, 
Быть может, нам достанет постоянства, 
Чтоб встретиться в былом когда-нибудь. 
В ту ледяную пору января, 
Когда любовь качали в колыбели 
Крещенские московские метели, 
Спи, женщина. 
Спасенья якоря 
Опустятся с небес процветшим древом, 
Чтоб, расплескав губительную ночь, 
Двоим вернуться в прошлое помочь, 
Спи, женщина, и сна не верь химерам! 

НАД РУЗОЙ

Завершилась зимы мистерия. 
Повернулась к солнцу земля. 
На задворках Российской империи 
Распускаются тополя. 
Не огружен снегов обузою, 
Со стрижами летит Рассвет 
Над прозрачной рекою Рузою — 
Той, что в атласе мира нет. 
Но в воде её, тем не менее, 
Отражаются сонмы звёзд. 
И в кустах чернотала пение 
Начинают скворец и дрозд. 
И мостом над стремниной — радуга 
Встанет, видная всем окрест. 
А по берегу, душу радуя, 
Рассыпается благовест! 
И проложен по строгому абрису 
Косяков нерестящихся след. 
И прописана речка по адресу 
Неизменному сотни лет. 
Не широка бежит, не узкая 
Посреди заповедных мест, 
Где заветная волость Рузская 
В самом сердце России есть! 
Где туманы западо-севера 
И сиреневый палисад. 
Всё, что было поэту вверено 
Много весен тому назад. 

* * *

                 Н. Ш. 

В тугую воронку пространство заверчено. 
Опять колобродят февральские снеги. 
Ты спишь до весны, улыбаясь доверчиво. 
Так спят подо льдом величавые реки. 
Наверное, ты не была недотрогою, 
Но смотришь в глаза горделиво и прямо… 
В окне семенит тишина над дорогою. 
И холод сочится в скрипучую раму. 
С небесною тайной случайно повенчаны, 
Не веря, что встреча — начало разлуки. 
Поэты приходят на Сретенье — к женщине 
И тянут к теплу онемевшие руки. 
А то, что пребудет за позднею встречею, 
Библейские притчи укроют туманом… 
И каждый судьбы своей станет Предтечею, 
В душе оставаясь обычным Иваном! 
И вешней истомы сумятица нервная 
Срывается первой капелью со стрехи… 
Поэты вернутся к любимым на Вербное, 
Когда ото сна просыпаются реки! 

САГА О ПЯТИДЕСЯТЫХ

Вечер. Приблизились сказки. 
Месяца выглянул лик. 
Библиотека. Салазки. 
Книги везем на двоих. 
И озаряется память 
Светом ребячьей любви… 
Сумерки. Легкая заметь. 
Голуби и воробьи. 
Бабушка, длится разлука, 
Но предъявляет права 
Всеми забытая штука — 
Пятидесятых Москва… 
Боже, когда это было? 
Взглядов чужих сторонясь, 
Бабушка в церковь ходила. 
Вилась иконная вязь. 
Щёлкает стрелка. 
Трамваю 
Нету в былое пути… 
Бабушка, я забываю 
Добрые руки твои. 
Стихли Сокольников марши. 
Не замерзает каток…. 
Я уже сделался старше 
Бабушки 
лет на пяток. 
Право не ведаю, 
близкий 
К Сретенью путь? 
Но с тобой 
То поминальной запиской, 
То стихотворной строкой 
Будем под сенью метели 
Длить без конца диалог… 
Лягут в снега иммортели 
На перекрестье дорог. 

И дольше века длится день

В 1999 году 30-й Парижской сессией ЮНЕСКО Всемирный день поэзии было решено отмечать ежегодно в день весеннего равноденствия — 21 марта.

В 2005 году («запрягаем» мы долго) в старейшей московской библиотеке-читальне им. И. С. Тургенева проводится Всемирный день поэзии, ставший одной из первых заметных ласточек «весеннего наступления» поэтов.

В 2006 году празднование выходит на новый уровень. В зале коллегий Министерства культуры России на свой круглый стол собираются ведущие российские поэты, высказавшие тогдашнему министру культуры А. С. Соколову пожелание о возрождении знакового альманаха «День поэзии». Альманах выходит в свет в декабре того же года, опекаемый ассоциацией «Лермонтовское наследие», возглавляемой правнучатым племянником и полным тезкой великого русского поэта — М. Ю. Лермонтовым. Именно в 2006 российскому «Дню поэзии» исполнилось 50 лет, и, следовательно, сейчас он длится «не дольше века», а чуть более полувека.

В 2007 и 2008 годах традиция встреч поэтов во Всемирный день поэзии за круглым столом в Минкультуры России продолжается. Выпускаются альманахи «День поэзии. 2007», «День поэзии Санкт-Петербург -Россия 2007» и «День православной поэзии. 2008″…

Я перечитываю лаконичные строки этой хроники, и на сердце становится как-то радостнее от того, что поэтическая судьба подарила мне возможность стать плечом к плечу рядом с теми, кто совершил, может быть, последнюю попытку поэтического ренессанса России. Александр Соколов, Михаил Лермонтов, Сергей Мнацаканян, Александр Климов-Южин, Леонид Калганов, питерец Андрей Романов, — все вы стали мне как братья на трудном, тернистом пути возрождения поэтической славы страны, про которую академик Д. С. Лихачёв сказал однажды, что «если в Италии нацию создала музыка, то в России — литература». И если что-то не получилось, это уже не наша вина. Хорошо известно, что слово звучит лишь в отзывчивой среде, а среда сегодня глуха ко всему, кроме личных амбиций и корыстных групповых интересов, весьма далёких от романтики…

21 марта 2009 года в ТД «Библио-Глобус» собрались те, кто сейчас твёрдо уверен в истине, что хотя «нет русского поэта со счастливой судьбой, но нет судьбы счастливее, чем быть русским поэтом». Камерный, уютный зал наполнили поэты и поклонники поэзии, а вели вечер поэтесса Лариса Васильева и Михаил Лермонтов, третий год подряд вручающий свою знаменитую «Лермонтовскую международную». На этот раз её обладателем стал замечательный русский поэт Владимир Иванович Фирсов, сумевший перебороть тяжелейшую болезнь и вернуться в поэтический строй. Ему аплодировали поэты Виктор Кирюшин, Максим Замшев, поэтессы Елена Исаева и Наталья Рожкова, специально приехавшие на встречу питерцы Владимир Хохлев, Кирилл Козлов, ученый секретарь Академии Российской словесности Григорий Осипов и многие другие.

Отрадно, что после проведения праздника администрация «Библио-Глобуса» предложила организовать специальный «Поэтический клуб», что свидетельствует о наличии интереса к поэзии не только у пишущей братии.

На этом материал можно было бы и закончить, но, готовя его, пришлось заглянуть в личные архивы, где мне попался на глаза мартовский номер газеты «Слово» за 2004 год, специально посвященный Всемирному дню поэзии. Из опубликованных поэтических подборок полоснула по сердцу одна, написанная Виктором Гаврилиным, которого совсем недавно, в марте 2009 похоронили в родной Солнечногорской земле.

Говорят, когда уходит гений — мир содрогается. Виктор не был гением в полном смысле этого слова. Он был просто ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ РУССКИМ ПОЭТОМ, с 16-летнего возраста прикованным к инвалидной коляске жесточайшим диагнозом — «перелом позвоночника». Но он продолжал творить, всей своей жизнью, всеми своими стихами утверждая истину, что «поэт в России больше, чем поэт». Само его нелёгкое существование служило тихим упрёком толпам здоровенных графоманов, осаждающих редакции и мусорящих в Интернете…
Мир не содрогнулся… Он просто перевёл стрелки в день похорон Виктора на час вперед, устремившись в светлое будущее без асеевских «светлых словес», а поэтическое пространство сморщилось ещё больше, как шагреневая кожа.

Дорогой Виктор! Сейчас, может быть, ты уже встретился со своей любимой матерью, после смерти которой потерял последние силы и желание жить, успев всё-таки написать цикл стихов, посвящённых её памяти.

Там, в Горней выси, ты, наверное, увидишь и мою маму. Передай, пожалуйста, что свой поэтический реквием о ней я почти завершил… Осталось завершить выпуск «Дня поэзии 2009».

Андрей ШАЦКОВ
АПРЕЛЬ, 2009