Есть и должны быть поэты с длинной фанатической мыслью, считал Блок, вкладывая в это понятие одержимость художника чем-то важным, дорогим для него, сокровенным — сквозной ли темой, образами, идеей, которые он развивает годами, десятилетиями, постоянно к ним возвращаясь.
Андрей Шацков за последние годы издал несколько поэтических сборников, и в каждом из них бросается в глаза то особое трепетное внимание, с которым он всматривается в пласты православной культуры, в «отчее слово», то самое, что, по Есенину, «изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду» искусства.
Что это действительно так, убеждает последняя книга стихов «Осенины на краю света» (изд-во журнала «Юность», 2005). Шацков предлагает нам прочесть её как «славянский календарь поэта» (так значится в подзаголовке), который — по мере чтения — будет открываться и как православный календарь. Ибо, по глубокому убеждению автора, православное — это прежде всего «строй души, который должен хранить и оберегать каждый». «Строй», «черёд», «порядок» — ключевые слова при построении такого рода «календаря». Он отличается строгой продуманностью в организации пространства. Не случайно же «мера» здесь рифмуется с «верой», за единицу исчисления берётся календарный год — от Рождества до Рождества Христова. «Опять начинается месяцев лествица…»…
«Славянский календарь» открывается прологом «На этой земле», где точно обозначенное место обитания человека на этой грешной земле, точка на карте мироздания — Россия, «восьмое чудо света, где от межи полцарства до межи», где «звон колокольный густою октавою разбудит вчерашние сумерки синие», «где никнут берёзы над прахом отеческим» и «будут погосты по свежим крестам считать не доживших до Пасхи»… Нам даётся своего рода лирический музыкальный ключ: восприятие мира поэтом пойдёт в контексте национальной истории, русского православия и природной географии.
«Месяцев лествица» двигается как черед сменяющихся главок — а всего их двадцать, где каждой главке предпослано от автора небольшое введение, выполняющее функцию просветительского характера. Здесь сообщается о наиболее значимых в каждом месяце церковных праздниках, являющихся душой православия и особо почитаемых в русском народе. Так, январь — это прежде всего светлое Рождество и Крещение Господне (7-19); февраль — Сретение (15); светоносный апрель — от снега до листа, от Благовещения до Пасхи, май — Радоница — «особый день поминовения усопших, приходящий на десятые сутки после Пасхи, иногда удивительным образом совпадающий с очередной датой Великой Победы» и так далее.
Эти «вводки» трудно назвать сухой справкой, хотя в них и даётся точная информация, включающая в себя старинное славянское название месяца — к примеру, межень, снежень, лютень — о феврале, и необходимые сведения из истории: как отмечался двунадесятый праздник Сретения в VI веке при византийском императоре Юстиниане — как праздник встречи ветхозаветного и новозаветного миров, а в нашей далёкой северной Руси просто заменил собой языческий праздник очищения и покаяния, символизируя, что христианство подобно весне, пришедшей после языческой зимы; и как уложился он в сознании наших предков, в пословицах и поговорках народа: «Покров не лето, а Сретение не зима».
«Славянский календарь поэта» опирается на глубинную, корневую, разветвлённую в веках, богатейшую традицию русской словесности. Источники традиции чётко обозначены в прозаическом и поэтическом пространстве календаря. Это великие памятники древнерусской литературы «Задонщина», «Слово о полку Игореве», которое, по словам Н. Заболоцкого, напоминает «одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы… всё в нём полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И так трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит — это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская».
Стихи «Сергий Радонежский», «Задонщина» из цикла «На поле Куликовом», вошедшие в «Сентябрь» (в этом месяце отмечается дата «судьбоносной Куликовской битвы»), сложены впрямую под влиянием Блока.
Вероятно, лирику наших дней трудно устоять перед магическим воздействием Блока, когда он пытается осмыслить одну из самых славных и трагических страниц русской истории. Именно Блок провидчески сказал: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям русской истории, таким событиям суждено возвращение, разгадка их ещё впереди…». Не означает ли это, что «разгадка» потребует от поэта ХХI века определённой «лирической дерзости» в мысли, в философско-нравственном постижении духа национального бытия?..
И в этом плане, мне думается, современной поэзии не обойтись без нового прочтения не таких уж «старых источников», как духовная проза Гоголя и «Ключи Марии» Сергея Есенина. В том или ином виде они так и просятся в «славянский календарь» поэта.
…Давно ли мы читали или перечитывали ХIХ главу «Нужно любить Россию» или ХХХII, последнюю, заключительную в гоголевских «Выбранных местах из переписки с друзьями» — «светлое Воскресенье»? Здесь объясняется нам, русским, национальная особенность и нравственный смысл самого почитаемого и самого великого христианского праздника Пасхи — светлого Христова Воскресенья, знаменующего победу Господа над смертью и начало бытия нового мира. В календаре Шацкова — это месяц апрель. Вот одно из «выбранных мест» духовного завещания Гоголя: «Нет, не в видимых знаках дело, не в патриотических возгласах и не в поцелуе, данном инвалиду, но в том, чтобы в самом деле взглянуть в этот день на человека, как на лучшую свою драгоценность… Есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа, — доказательство тому уже то, что без него пришёл к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала само собой Его слово, что есть уже начала братства Христова в самой нашей с л а в я н с к о й п р и р о д е (разрядка наша. — И. Р.), и побратанье людей было у него родней даже и кровного братства… есть, наконец, у нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, всё позорящее высокую натуру человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли домы свои и земные достатки, так рванётся у нас всё сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас, ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — всё бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия — один человек, вот на чём основываясь, можно сказать, что праздник Воскресенья Христова воспразднуется прежде у нас, чем у других».
Если Гоголь, объясняя нам, в чём состоит национальная особенность христианства «в самой нашей славянской природе» и нравственный смысл истинно христианского поведения человека, адресует свои размышления «в переписке в друзьями» самому широкому читателю, то свою книгу «Ключи Марии» (современники называли её именно книгой, книжкой, реже — статьёй, трактатом, манифестом) Есенин обращает «собратьям по перу». Это откровение поэта — поэтам, которым, по мысли Есенина, должно глубоко заглянуть в сердце народного творчества, в летописи, предания, Библию и апокрифы, в музыку и мифический эпос, в труды Афанасьева и Буслаева, в «Голубиную книгу» и «Слово о полку Игореве».
По воспоминаниям С. М. Городецкого, Есенин в особенности «любил и считал для себя важною книгу «Ключи Марии»: здесь он определённо говорит, что поэт должен искать образы, которые соединили бы его с каким-то незримым миром», с миром души, с миром христианства, скажем мы. Показательно, что, критикуя футуризм, он вменяет ему в вину, что тот «существом своим не благословил и не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всею гармонией мироздания, где на законах световых скрещиваний построены все зримые и не видимые нами формы». А в статье «Отчее слово» он ссылается на преподобного Макария, игумена Троицкого Желтоводской обители, близ Нижнего Новгорода, говорившего своим ученикам: «Выбирайте в молитвах своих такие слова, над которыми горит язык Божий…».
Мы не будем здесь говорить о том, как это делал сам Есенин в своём творчестве, как, где, с какой целью «зажигал» «огонь Божий» над словами. Здесь важно подчеркнуть: Есенин одним из первых поставил новую русскую поэзию перед вопросом: как современный поэт, опираясь на веру и традицию, познает мир? «Они («мои собратья». — И. Р.) ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которые есть ни больше ни меньше, как ни на что не направленные выверты» («Быт и искусство»).
Согласимся, такой вопрос и такого рода ответ снова выходит в начале века ХХI на одно из первых мест. Разумеется, соединить лирическое чувствование и образность, не механически, а творчески, «отворить» слово — не так-то просто. И всё же удачи есть. Вот пример из «календаря» Шацкова: Сретение, о котором в народе бытует не одна поговорка, а главная примета: «Каково Сретение, такова и весна»:
Не рассветает… Смутен зимний сон.
Метели бьют навылет и навынос.
На аналое — инея антиминс,
На колокольнях — куколи ворон
Чернеют… Непрогляден окоём…
Читатель сразу же спотыкается на непонятном ему слове «антиминс»: что это значит, и подосадует, что нет соответствующей сноски в «календаре». Но, может быть, и правильно, что нет. Если он любопытен, то не поленится заглянуть в православный словарь и узнать: «антиминс (греч. — вместопрестольник) — четырёхугольный льняной или шёлковый платок с изображением находящегося в гробу Иисуса Христа и четырёх евангелистов (по углам), с зашитыми в углах частицами мощей. Принесение и возложение антиминса на престол — обязательный ритуал, который предшествует совершению таинства причащения и освящению новых церквей».
И уже узнав, он, читатель, возможно, по достоинству оценит новизну, лирическую свежесть и непривычную красоту образа «инея антиминс». Можно привести и другие удачные поэтические строки из «календаря» Андрея Шацкова, в которые органично вошли церковнославянские знаки, образы, символы православия: «но будут погосты по свежим крестам считать не доживших до Пасхи», «и плащаницы листьев алый наст опустится покровом на Россию», «и сосны щепотью трёхперстья…».
И всё это — осенины на краю света: мир, исполненный движения, света и внутреннего трагизма. А «Славянский календарь» — и тут мы подходим к его, пожалуй, самой существенной особенности, — это не просто искусно составленный «ежегодник», это — по большому счёту — книга лирики, книга признаний поэта в любви к своей родине, её «отеческим гробам», её великой Истории, Природе и Слову.
«И пока в средней полосе удивительной страны России, привольно раскинувшейся где-то на краю света, между Европой и Азиею, стоит пора с удивительным названием — осенины…».
А может быть, читателю, прежде чем закрыть последнюю страницу книги с уже пройденной «месяцев лествицей», захочется — на какой-то миг — вновь «вернуться в листопад» и перечитать удивительное стихотворение Андрея Шацкова, где плещет «плащаницы листьев алый наст», прежде чем опустится покровом, как омофор, на русскую землю.
Какая осень крыльями шуршит
Среди юдоли уличного ада…
Меня уложат на багряный щит
И унесут в обитель листопада.
И грянет громом реквиема гул
Былой весны из Ветхого завета,
И бабье лето встанет в караул
Над ложем онемевшего поэта.
Но я приподнимусь, отсрочить тщась
Миг расставанья духа с ношей тела…
Вернись, душа! Ещё не пробил час,
Чтоб ты стрелой над памятью летела.
Инна РОСТОВЦЕВА,
«Наш современник» №10, 2006