Канон марта

В марте – нету ни славы, ни корысти,
Только одурь от зимнего сна.
Вот ужо потеплеет и вскорости
Настоящая грянет весна.

Вот ужо… Но пока над заливами
Не шелохнут торосов гряды.
И грачи над плакучими ивами
Хрипло плачут от горькой беды.

Плачет стая… А может быть, кается,
Что вернулась совсем не в черёд
В край, где мартовской ночью смыкается
Разошедшийся ополдень лёд.

Где слова той единственной женщине
Зависают в тумане густом.
И не скоро придёт Благовещенье,
И покроется верба листом…

И чтоб сгинуло напрочь безвременье –
Для спасенья души и плоти
Ты каноном средь смуты и темени
У иконы себя огради.

А трава ещё вырастет, вырастет.
Домахнёт, досягнёт до небес.
И очнувшись от мартовской сырости,
Запестрит первоцветами лес!

В середине лета

Вот и всё… Переломлен у лета хребет.
Раньше – вскользь, ныне – в лоб эти дни замечаю.
Иван-чай, да полынь – там, гдё цвёл первоцвет, 
Да, пожалуй, не быть ни Ивану, ни чаю.

И соловушка в светлой дубраве умолк.
И ползут по Руси заполошные толки…
Потоптал луговины толь конь, толи волк.
Если только остались былинные волки.

Этим серым – Ивану служить нипочём,
Вынося на хребте из смертельного боя… 
Перерублен у лета хребет не мечом – 
Острым стрежнем Днепровской воды голубою.

Что за диво? О чём бы сейчас ни писал, 
Ожидаю подспудно печальной развязки. 
Это только Кощей своё царство проспал, 
И добром завершаются детские сказки. 

Но покуда стоят вековые леса, 
И кузнечики в поле звенят беспечально,
Пусть в глазах у тебя не проглянет роса. 
Не окончена лета великая тайна. 

И быть может, на месте, доселе пустом, 
Называемом исстари – Дикое поле, 
Мы посадим свой сад, мы построим свой дом,
Чтобы места хватило двоим – и не боле.

Проскомидия

Друг далёкий, как скорбен тот древний погост.
Где умолкла твоя Петроградская лира… 
Млечный Путь опадает слезинками звёзд. 
Ты об этом мечтал, отрешаясь от мира? 

От безумного мира, где каждый был рад, 
Подтолкнуть тебя в путь к роковому порогу. 
Ты об этом скорбел, мой ушедший собрат, 
Так внезапно собравший пожитки в дорогу. 

А пожитки поэта – как воздух легки,
Но порой тяжелее, чем камень Сизифа. 
Ты зачем не подал на прощанье руки, 
А исчез в лихорадке весеннего тифа. 

Купоросную зелень газонов кляня, 
На которые вылились майские струи. 
Ленинград не пройдёт мимо судного дня, 
Если память поэта забудется всуе. 

Мне останется – съездить в гранитный удел,
Ощущая, как горло сдавила рубаха. 
И увидеть, что стол от стихов твоих – бел,
От стихов оперенья лебяжьего праха!

Сумерки

Под вечер навалится… Впору не жить.
Ухабы беды превращаются в горы. 
И мытарь – летучею мышью кружит. 
И входит печаль за замки и заборы. 

Чадит и не плавится воска свеча. 
И шелест химер прозвучал за оградой. 
И звёзды не бросят на землю луча 
Утешной отрадой, последней отрадой. 

Читаешь синодик ушедших друзей, 
А сердце стучится всё глуше, всё реже… 
Россия – одна! И не будет Расей 
Средь пальм и кипящих волной побережий.

С родного погоста, за пару минут, 
Стакан, огранив полукружием хлеба, 
Коль скоро родные тебя позовут, 
Ты должен подняться в холодное небо!

И чтобы полёта мгновенья – легки, 
И встречи с грядущим не горькими были,
За всё заплати и не делай долги, 
Оставь пятаки бесполезные в пыли. 

Под вечер навалится… Впору не жить. 
Светило ушло за леса и просёлки. 
Но там, за покосами, в облаке ржи, 
Кричат перепёлки, зовут перепёлки. 

И зов их подхватят с утра петухи… 
Со взглядом бессонным, из призрачной дали,
Ты к ним возвратишься пунктиром строки, 
Певца непонятной, закатной печали.