Так получилось, что на лекции — а я преподаю в университете — зашла речь о поэзии Дмитрия Мизгулина. Случилось это перед самым звонком, и осталось чувство какой-то незавершенности. После работы заглянул в книжный магазин. Подошёл к непопулярному ныне отделу поэзии. И увидел новую книгу: Андрей Шацков, «Осенняя женщина». Стихи поэта знакомы мне давно, рванул сборник с полки, пошёл в кассу. Цена, правда, резанула по нервам: 180 рублей за маленькую книжицу. Такова ныне цена лирики в Ханты-Мансийске. Вероятно, от этого любовь к поэзии у народа будет расти обратно пропорционально инфляции и падению цен на DVD с голливудской стряпней. Ну да шут с ней, с ценой. За хорошую книгу денег не жалко. Дома с ходу начал читать и вдруг почувствовал продолжение разговора со студентами в аудитории. Художественный мир Шацкова оказался созвучен миру Мизгулина. Нет, они не повторяли друг друга, их строфы были созвучны, сотканы над одними заснеженными русскими полями, пронизаны одними ветрами. Даже ритмика — как совпадение биения сердец. И, как основа, спасительный дух Православия, помноженный на лучшие образцы русской традиции и собственный голос. Образные системы Шацкова и Мизгулина не совпадают, но родственны, как могут быть похожи два облака в одном квадрате неба: напитаны одной краской, но выглядят по-разному. Их роднила особая прозрачность. Строфы переплетались, как ноты тонического аккорда, без малейшего диссонанса и обертона.
Ощущение созвучия двух поэтов пришло на морозной ноте русской зимы:
Какая долгая зима, Какая горькая кручина,
Какая веская причина От зазимков сойти с ума.
Андрей Шацков
Такие нынче холода
Стоят в России, что — беда…
Промёрзло озеро до дна,
Промёрзли солнце и луна,
Насквозь промёрзли небеса,
Окоченевшие леса
Не ждут пришествия весны,
Застыли помыслы и сны,
Тускнеет в окнах жёлтый свет,
И жизнь вот-вот сойдёт на нет…
Дмитрий Мизгулин
В какой-то момент я понял, что они так близки, что могут продолжать друг друга:
Дымится мгла морозного тумана,
И первый снег отяжелил листву.
И то, что было призрачно и странно,
Отныне проступает наяву…
Д. Мизгулин
Опять зима за наши за грехи
Великие, и те, что весят мало.
Я достаю из ящика устало
Написанные к случаю стихи.
А. Шацков
И сколько мне ещё в пути осталось
Брести среди заснеженных могил…
Когда-то Русь и пела, и смеялась,
А нынче даже плакать нету сил.
Д. Мизгулин
И может, мне за что-то повезет
Прожить от одиночества до лета,
Которое пребудет — и поэта
От хлада одиночества спасёт.
А. Шацков
Это первые и последние строфы одного стихотворения у каждого. Какая знакомая любому русскому — родная хандра! Её бы длить гомеровским гекзаметром, слагая, как эпос, над такими разными, но одинаково бесконечными просторами русской Евразии. Ан — нет! Выстреливают ямбом и хореем, близким к народной песне. И всё же одиночество Мизгулина несёт в себе надежду Православного оптимизма:
А зима — неожиданно, вдруг…
Закружив, налетели метели,
Упорхнула синица из рук,
А потом — журавли улетели.
Одиноко и тихо в ночи,
И не плачется мне и не пьется.
Лишь огонь неуемный в печи
Пылко пляшет и глухо смеётся.
Станет весело мне и тепло,
Всё же зиму встречаю в берлоге.
То ли с дымом печным унесло
Все печали мои и тревоги?
Грех унынья оставь навсегда,
И удача к тебе повернётся.
И синица родная тогда
Из-за синего моря вернётся.
Ранний Мизгулин ещё более оптимистичен:
Мало ли, что выпал снег.
Жизнь прекрасна, как и прежде.
Приостанови свой бег.
Посмотри в лицо надежде.
Д. Мизгулин (1980)
Разумеется, в этой строке зима выступает символом очищения и обновления. Зато у русской зимы Шацкова великая жизнелюбивая неотвратимость
О сколько нежности и лени
В снегах, летящих без конца…,
хотя «русское пространство, надсадно кашляя пургой», способно похоронить в себе и врага и друга. На него нельзя натянуть кривую ухмылку западной цивилизации или хитрый прищур востока. Его нельзя изменить, как нельзя изменить вечность. Оно есть, потому что так решил Бог. Именно так русская зима звучит в ответе сибирского ямщика Чехову в его очерках из Сибири:
— Отчего у вас в Сибири так холодно?
— Богу так угодно! — отвечает возница.
И у Шацкова:
Но Божьим промыслом хранимо
Из края в край, из века в век…
Над всей землёй неутомимо,
Неотвратимо падал снег!
И эхом строфе Тютчева оба поэта отвечают через завьюженные дали и прыгающее галопом от стужи время:
На Сретенье — лужи, на Пасху — пурга.
То степи, то чащи лесные.
Что скажешь? — «Россия — и вся недолга!»
Что сделаешь? Это — Россия.
А. Шацков
Пурги безверья не унять.
Нет ни желания, ни воли.
Умом Россию не понять,
А если нет ума — тем боле…
Д. Мизгулин
Не унисон, но дуэт, в одном ладу, в одной тональности, по законам русской гармонии.
В стихах Мизгулина и Шацкова много настоящего снега. Зима легко вторгается в весенние, осенние и даже летние пейзажи поэтов, потому как имеет в России особый статус.
Зима предстает как особое константное пространство русского космоса, в котором, кажется, движется только снег. Медленно или быстро… падает или вьюжит… «Когда метель по-птичьему крылата» — по Шацкову.
Метели Мизгулина ведут к душевному покою.
Январь. Середина недели.
Стою посредине зимы.
Здесь властвуют злые метели.
Здесь — царство заснеженной тьмы.
Пускай беспросветно пространство,
Пусть тускло мерцает луна,
Я нынче ценю постоянство
Полярного долгого сна…
И этот сон продолжается уже в другом видении зимней ночи:
Понемногу унялось сомненье.
Снег плывет в пространстве, не спеша.
И луны морозное свеченье
Восприемлет скорбная душа.
Зима — это выражение особого постоянства, некое стержневое состояние. Она в буквальном смысле вмёрзла в русскую культуру. Или наоборот — культура протаяла в неё, в эту вечную мерзлоту. Она настолько значительна, что нам приходится делить с ней свои военные победы. Её не с чем сравнить по отношению к другим странам, ибо — либо нет таких пространств, где время года выражало бы себя так обширно и всеобъемлюще, либо нет таких природных явлений, которые поглощали бы столько пространства и времени, придавая последнему невозможный для него «status quo». Русская зима обостряет чувство космоса, вселенское чувство. Так и хочется перефразировать: зима в России больше, чем зима.
Их стихи рождаются из русской зимы, как морозные узоры на стёклах, как пушистый иней на ветвях, как клубящееся паром дыхание. Зима — это просападосис русской поэзии. Но это не просто кольцевая, это спираль, одна часть которой тонет в сугробах, а другая ввинчивается в стылое небо. Зима и муза в русском понимании становятся паронимией. То ли муза в образе зимы, то ли зима, как капризная муза, питающая художественный мир противоположными по значению образами, иногда противостоящими. С одной стороны, это образы зимнего очищения, с другой — бесконечная, порой убийственная, звёздная ночная стынь в противовес микрокосму человека, нуждающемуся в тепле, обостряющая сезонную хроническую болезнь -одиночество поэта. Передавать с помощью природных явлений собственное настроение и настроение всего окружающего в художественной литературе не ново. «Мороз и солнце! День чудесный!» у Пушкина. «Февраль, достать чернил и плакать…» у Пастернака. И на новом витке поэтической спирали:
Февраль снаружи и внутри,
И ночь — черным-черна.
Едва мерцают фонари
И звезды. И луна.
Я ощущаю новый век
С тревогой неземной.
И вперемешку — дождь и снег
Овладевают мной.
Д. Мизгулин
Русская зима — не военная хитрость для «забредших» под Москву французов и немцев. Это полгода бытия! Это половина русской истории. И эта половина пропевается в стихотворении Андрея Шацкова «Зима над Россией», где зеркальный — самоотраженный образ зимы обретает, собственно, смысл истории:
Когда над Россией сгущается тьма
И льдом затянулись затоны,
Когда колесит издалече зима
И в такт громыхают вагоны,
Когда бесконечны унылые дни
И после «Прощанья славянки» —
Огни, полустанки и снова огни,
И снова в огнях полустанки…
Ни Гришка Распутин, ни Тушинский вор
Тобой не управят вовеки.
И птицы весной возвратятся на двор
И тронутся стылые реки.
Образ всепроникающего вселенского холода растапливается у русских печей знакомыми картинами домашнего уюта:
Непроглядны сумерки под елками.
В таинстве рождественской ночи
Холода сквозят меж рамы щелками,
Щелкают поленьями в печи.
А. Шацков
Где пахнет жареной картошкой,
Где стынет чайник на плите,
Где жизнь проходит понемножку
В предновогодней суете. Д. Мизгулин
Ибо русский человек знает, что делать при наступлении холодов. Снова процитирую Дмитрия Мизгулина:
Какая осень! После бани
С устатку выпью двести грамм.
Пора, пора готовить сани,
Пора готовиться к снегам.
Поверишь — целый день в заботах,
Так что кружится голова — Покрасил заново ворота,
С размахом напилил дрова,
Сушу грибы, варю варенье
И не боюсь пропасть во тьме.
Готовлюсь, не спеша, к забвенью,
Как к продолжительной зиме.
И тогда:
Но в сугробы страхи и сомнения
Опадут, как прошлого листва
В полночи высокое мгновение
Светлого начала Рождества.
А. Шацков
Ожидание весны и праздник её прихода — это особое поэтическое состояние.
Брызжет даль белизною и паром.
Свежий воздух пьянит, как первач.
По поляне блестящим гусаром
Проскакал одуревший косач.
А. Шацков. «Март»
Предрассветное чувство беды
Вдруг исчезнет, как сумрак тумана
В час, когда тихоходные льды
Растворятся во мгле океана.
Д. Мизгулин «Весна»
Для обоих поэтов особую роль играет Санкт-Петербург, в судьбе и в поэзии каждого. Опять же — северная столица. Шацкову » … чудится айсбергом Питер / На масляной Невской воде». А есть ещё в этом сборнике «Декабрь в Ленинграде» и «Северо-западная элегия». Для Мизгулина Петербург — вторая Родина. Петербург Мизгулина населён предшественниками:
Вечер. Дождь. В тумане Малый Невский. С крыш вода на тротуар течет… Отставной поручик Достоевский По притихшей улице идет.
А ещё здесь же Пушкин, Рылеев, Тютчев, Грибоедов, Фет, Бестужев-Марлинский…
Поэтам либеральной ориентации о любви к Родине говорить стыдно. В буквальном смысле, будто украл чего. Да и по статусу не положено. Правда, часто от них приходится слышать, что они тоже любят Россию, но по-своему, по-особому! Так и хочется продолжить мысль: мама, можно я тебя буду любить не просто и открыто, а по-особому, а на людях буду над тобой ёрничать? Понятное дело: права человека (то бишь свои права) и общечеловеческие (установленные по западному образцу) ценности любить выгоднее и приятнее. А тут любовь, по их меркам, безответная… Им это не понятно, как непонятен им Пушкин в послании «Клеветникам России». Один из них ответил на мой вопрос: «А за что её любить? Родину? Зимой — снег, летом — гнус, осенью — хмарь, весной грязь и всегда нищета…»
Шацков и Мизгулин рифмуют свою любовь без оговорок, хотя и без партийного рвения и накала, любят её такой, какая она есть, такой, какая она будет, такой, какая была.
И знать откуда было мне,
Что оборотни взгляды вперили
В то, что любил в своей стране —
Великой и больной империи.
Наверное, я верил зря
В то, что сейчас зовут застоем.
Но были книги и друзья,
А остальное все — пустое.
Лишь «Русь за нами!» — ратей крик
В дали мерещится туманной,
Лишь «Незнакомки» Блока лик
Манил в былое неустанно.
А. Шацков
Встрепенёт притихнувшую душу
Тот мотив знакомый и простой —
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой…
Ох же и хлебнули мы отравы,
Закружилась круто голова,
Изменились времена и нравы,
Потускнели чувства и слова.
Нам привозят яблони и груши
Из-за океанской стороны,
А голубоглазые Катюши
Нынче по Европе — в полцены.
Д. Мизгулин
И если над страной случилась зима, что тут сделаешь? Что сделает русский человек? Перезимует. Осыплются, как жухлая листва, лживые пророки, дворники подметут политические программы, новый виток русской истории неприглядно ляжет в школьные учебники, и останется только Слово… Главное,
Чтобы дубов железная листва,
Опавшая покровом плащаницы,
Мостила путь к началу Рождества
И выводила души из темницы.
Пусть в мельтешенье скоморошных дат
Незыблемо пребудет та, что свята
Пришедшим в журавлиный снегопад,
Когда метель по-птичьему крылата!
А. Шацков. «Декабрь»
Для Мизгулина и Шацкова поэзия это не просто «служенье муз», это поле духовной брани, где на протяжении драматической истории нашей страны мы потеряли не одну роту поэтов. И подобно «Я вернусь» И. Талькова, песне, которая стала прощальной, Андрей Шацков верит:
Мы еще вернемся с той войны,
Где стихи — горящий край державы.
И пройдем по россыпи листов
Пасквилей, доносов и наветов
И не хватит Родине крестов —
Как наград посмертных для поэтов.
Нет, их не мучает пресловутый вопрос Чернышевского «Что делать?». И одноимённую работу Ленина они в свое время, уверен, тщательно конспектировали. Со времён Петра мы ломились в Европу, то через прорубленное им окно, в которое налетело больше воронья, то шли, выламывая ворота под красным флагом, то — на плечах завоевателей России, то просто скулили под забором международного валютного фонда… А в Европу нас «не брали», и сейчас не возьмут. Что делать? Спросите у русских поэтов, они знают…
Опять не взяли. Слава Богу.
Давай, голубчик, запрягай,
И вновь проторенной дорогой
Спеши обратно в русский рай,
Где душу продувает ветер,
Где мрак и слёзы без конца,
В дом, где молитву шепчут дети
За возвращение отца.
Д. Мизгулин
Это знание сопряжено с особым пониманием мессианского пути России. Это понимание отнюдь не сродни идее социалистической вакцинации всех стран, которую пытались навязать Советскому Союзу. Это знание о другой — удерживающей России. Удерживающей мир на краю апокалипсического времени и пространства.
Здесь же всё останется, как было,
Это небо, роща и река,
Это многоликое светило,
Эти грозовые облака.
Не решай судьбу иных столетий,
Не гадай о будущем в тоске,
Слушай, как степной полынный ветер
Говорит на русском языке.
Д. Мизгулин
Поэты задали тональность. И по известной русской традиции я обложился, как энциклопедиями, поэтическими сборниками, чтобы читать поэзию русской зимы. Достраивать к полученной терции трехзвучие, пятизвучие… Полифонию русской зимы. Читал Дмитрия Мизгулина, читал Андрея Шацко-ва, читал Михаила Федосеенкова, читал Владимира Волковца, читал Михаила Тарковского… И мне не было холодно… в России, в Сибири, на севере, зимой…
А за окнами — снег и тишь.
И на тысячи верст — зима.
Силуэты высоких крыш.
Снега белого кутерьма.
Одеваюсь в сенях не спеша,
Здесь никто зимой не спешит.
Ни к чему не лежит душа,
Ни к кому душа не лежит.
Д. Мизгулин. «Зима»
Но в мире нет желанней болести
И нет прекраснее пути,
Чем по великой русской волости
Стезей осеннею пройти.
Чтоб вновь успеть вернуться, к зазимью
В юдоль отцовскую спеша,
Чтоб не упало небо на землю
И не обуглилась душа.
А. Шацков. «Дорога к храму»
Сергей КОЗЛОВ,
главный редактор журнала «Югра»
(«Наш современник» № 8, 2008 год)