И выпал снег
А снег упал, и так давно лежит,
Сомнениям и мукам неподвластный,
Что кажется: белесый саван сшит
Любви неповторимой и прекрасной,
Бушующей о пору осенин –
Прозрачную и яблочную пору,
Когда Всевышний дланью осенил
Тех, кто пришел к венчальному престолу!
Российский быт мятежен и суров.
Ни для кого с младенчества не ново,
Что сменится октябрьский Покров
Пуховым платом зимнего покрова…
Под Новый год земля опять бела.
Опять в промерзших колеях дорога.
Здесь было много света и тепла.
Хотя их не бывает слишком много.
Весной забьют хрустальные ключи.
Но чтоб дожить до Пасхи причащенья,
Есть таинство Рождественской ночи
И Иорданской проруби Крещенья.
И есть любовь, которая была
Иконной «нерушимою стеною».
И выпал снег… Земля опять бела.
Как два крыла, простертых надо мною!
Двадцатый…
Снег скрипит! Скрипит январский снег.
Перышко скребется по бумаге.
Словно вновь пришел двадцатый век,
Очередь заняв в универмаге.
Фантики, хлопушки, пастила,
Синий шевиот официоза…
Елка настоящею была –
Со смолой, застывшей от мороза.
Дворник гордо нес свою метлу,
Деревенский дворник – дядя Федя.
Теплый хлеб давали ко столу
И компоты – школьникам в буфете.
И трещали доски у бортов:
Шло с Канадой вечное сраженье.
И в хоккейной шапочке Бобров
Поражал игрой воображенье…
Милый, неуклюжий и больной,
С коммунальной толчеей в квартире,
Где ты мой двадцатый – золотой,
С орденом «Победы» на мундире?!
Где ты, черно-белое кино?
«Огоньков» эфирная программа.
Голуби, соседи, домино
И такая ласковая мама,
Что теперь глядит издалека,
В деревянной рамочке-квадрате…
Век двадцатый – это на века!
На другие времени не хватит!
Первозимье
Вот опять на дворе беспробудного царства пора.
И на смену предзимью приходит черед первозимью.
Вечереет с утра,
и безмолвие бродит с утра,
Подпоясавшись рек и проток остывающих синью.
Первый лед, первый снег до оскомины, право, скучны.
Я не пес, чтобы в свежих порошах валяться…
Эти странные строки, наверное, даже грешны,
Ведь уныние – грех, утверждают наивные святцы!
А на святки кудесить, в «личинах» и «харях» скакать,
Мне – за пятый десяток шагнувшему – в общем не дело.
Лучше ты расстели на двоих, как и прежде, кровать
И теплом своих рук отогрей мне усталое тело.
Ну а душу, покуда жива у поэта душа,
Отогреет любовь,
что приходит душе во спасенье.
И бездонные снеги на землю прольет из ковша
Млечный Путь…
и до светлых минут Воскресенья
Им лежать – этим вечным, матерым снегам,
Чтобы полнила грусть непонятные, рваные строки.
Первозимье…
Иду поклониться соломы стогам,
Обелисками лету застывшим у самой дороги.
Прощальное
Дно все ближе,
ближе и чернее.
Все тусклее угасанья свет.
Расставаться, может быть, честнее,
Чем молить любовь на склоне лет.
Возродиться, снова возвратиться,
Словно белый лебедь с синь-пруда…
Но замерзла в полыньях водица
Чешуею панцирного льда.
Женщина забудет про печали,
Женщина с другим под Новый год
В облаке из белоснежной шали
Выйдет прогуляться у ворот.
Как медведь-шатун – лохмат и жалок,
Не скрывая злых, ненужных слез,
Будешь ты дареный полушалок
Проклинать в полуночный мороз.
Где змеей тропинка изовьется,
Лютым волком станешь сторожить
Время,
что обратно не вернется.
(Тут не надо бабке ворожить!)
Только стремоухая собака
Будет ждать у стылого окна –
Не идет ли кто из полумрака?
Не идет…
Не едет…
Тишина!..
Сон о Вербном
Новый год. Сугробы выше кровель.
Но наперекор календарю
Тетерев токует, выгнув брови,
Прозревая вешнюю зарю.
Свет небесный – холоден и скуден.
Беспокоен снега океан,
Словно знает: день придет – не суден.
Вербною любовью осиян.
И стремясь из тесной колыбели,
Подчиняясь солнцу и теплу,
Краснотал и чернотал в апреле
Выбросят пушистую стрелу.
И народ поднимется на взгорок,
На взлобок, угор и старый холм,
Чтоб на миг увидеть древний город
И в воротах – путника с ослом.
И сердца откроются Мессии.
Но минует время вещих снов,
И снегов достанет у России,
И дорог – к подножию крестов.
Реквием задержавшейся зиме
Зима не уходит. Под Рузой сугробы в лесу.
И ночью за окнами светят морозные звезды…
Вот-вот Благовещенье. Пасха, глядишь, на носу.
Но грают вороны и рушат грачиные гнезда.
И грозен праптицы зимой замороженный зрак.
И северный ветер несет и несет свои хлопья.
Никак не наступит весна, не наступит никак!
И смотрят грачи в леденящую даль исподлобья.
Мне в суетном марте хватило метелей сполна,
И ждать половодья отбило любую охоту.
Когда же медведи очнутся от вечного сна?
Когда же возьмутся капели с утра за работу?
Холодные руки оближет шершавый язык.
Мой пес самый первый учует весну за забором:
Но слышит волков, охраняющих логова, рык
И видит, как снежные тучи несутся над бором…
И все-таки марту не сдюжить!
Настанет апрель,
И хлынут на землю дожди первобытным потопом.
И кто-то услышит с небес запоздалую трель.
И тени от стай удивят быстрокрылым прилетом.
И станет зимы уходящей, хоть каплю, но жаль,
Как жаль уходящего в сумерки прошлого года…
А где-то в России давно распустился миндаль.
А где-то на реках минула пора ледохода!
Стихи о зимнем одиночестве
Опять зима за наши за грехи
Великие и те, что весят мало…
Я достаю из ящика устало
Написанные к случаю стихи.
Они в тиши хранились целый год.
В них затаилось несколько отточий.
Я их писал в преддверье горькой ночи,
Когда опять зима ко мне придет.
А ты уйдешь – последняя любовь.
Верней не ты, а тень былого счастья,
Которое не вечно, как причастье,
А требует усилий вновь и вновь
Исповедальных,
маятной души,
Которая, как раненая птица,
Должна из горней выси возвратиться
На наши ледяные рубежи…
О, как не в пору выпал первый снег!
Не вовремя, не к месту, не по чину.
Я не узнал глубокую причину
За что меня на холода обрек,
Как исстари писали, «тяжкий рок»,
И щурились значительно и строго…
В России к одиночеству дорога –
Кратчайшая из всех земных дорог.
Я научился праздновать один
Все даты, все свершения былого
И верить в силу собственного слова,
Как в голос крови и слова родни!
И, может, мне за что6то повезет
Прожить от одиночества до лета,
Которое пребудет и поэта
От хлада одиночества спасет!