И мне осталось — верить в снегопад,
Который начался подобно чуду,
Чтоб тихо падать сорок дней подряд,
Покуда я любовь не позабуду…

Время покажет, насколько наше русское слово в состоянии удержать читателя. Сразу после Дня Славянской письменности самое время выяснить значение слов. Весной — предзимье — начало зимы, зимний морозный путь… Куда? Открываем книгу*.

Соединяя духовное и эстетическое, вчера и сегодня, природу и искусство, автор каса­ется пути человека — в жизни, в искусстве, в прикладной деятельности. Усталые снега поэта давно определили жизненную стезю не как веселье, что было бы странно, а как грустную дорогу усталого после трудов пра­ведных человека.

Книга собрана и частично создана в дни грусти о безвременно ушедшем сыне — отсю­да и печальный общий тон сборника, легко объясняется и пессимистический рисунок книги.

Вот опять на дворе
                   беспробудного царства пора.
И на смену предзимью
                   приходит черёд первозимью.
Вечереет с утра,
                    остывающих синью.

Автор, употребляет инверсию, что лучше всего выдаёт сумятицу в чувствах, подкрепляя это и самооговором — первый лёд, первый снег до оскомины, право, скучны, «я не пёс, чтобы в свежих порошах валяться». Хотя мы знаем и непременный атрибут поэта — миро­вую скорбь, и любовь нашего поэта к своей синеглазой лайке («Спи, мой друг, верна, голубоглаза./ Спи, моя святая простота».)

Но если верить слову изречённому — сти­хотворение написано давненько, и сегодня выбрано как подходящее для открывающего сборник. «Усталые снега» — не фигура речи, а состояние автора.

Особенности творчества Андрея Шацкова, безусловно, включают умение исполь­зовать органично слова русского лексикона — мы редко их произносим сами, и благодарны за встречу с ним на бумаге, хотя и не отдаем себе отчета в этом.

Спи, мой друг, не веря Новогодью.
Жизнь прошла, остался маскарад.
По погостам расточившись плотью,
Близкие уходят в райский сад.

Провожая мир усталых снегов, поэт вы­даёт себя сразу — он грустит по ушедшим с этими снегами светлым минутам, надеждам, ощущая вместе с тем обновление. «Ступеней

резных пьедестал» поднимает автора над тающими снегами пороши. «Уныние — грех, // утверждают наивные святцы», новая книга Шацкова как раз борется с этим христи­анским грехом, помогает и нам найти путь приятия посланного нам труда жизненного бремени.

Тому миновало полвека…
Но только опять и опять В озябшей душе человека С поленьями сани скрипят.

И бабушка крестится снова,
Встречая под вечер обоз —
Предтечу Спасенья печного
В Рождественский лютый мороз!

Творить и любить — жизнь, людей, слово — Андрею Шацкову всегда было яснее в Рузе. («…Над прозрачной рекою Рузою — / Той, что в атласе мира нет»). Духовный оберег поэта, этот город ниспослал ему вдохнове­ние, радость свободного проникновенного творчества и ощущение единства с природой, чистой и свежей. Именно там, в Рузе, поэт и осязает эти снега как символ — они ложатся (или обрушиваются) на землю, взвиваются, носимые ветром, тают, текут и — утекают весенними ручьями… Все ипостаси жизни, которые утром всегда выглядят лучше, чем в сумерках, как в стихах. Эти размышления подкрепляет перечень названий, выстроен­ный Шацковым — и нет никакого основания отрывать русское понимание устройства мира поэтом от щедрых россыпей русских слов.

Крещенский ноктюрн, У истоков Рузы, Реквием задержавшейся зиме, Канон марта, Дорожный диптих, Икос, Мартовский и Яблочный Спас, Вечерний июль, Лупинусы, Преображение, В другом измерении — милые патриархальные слова окунают нас в наше детство и в детство Руси.Уютно укутанные этими словесы, мы крепко держимся за все­ленскую твердь, осеняем рукой заповедные цветы и надеемся на последний оплот вели- коросского глагола. Им выступает в данном случае открывающий горизонты новый сборник стихов «Первозимье».

Удачно сознаём, что кроме природы — собака верным другом вселяет оптимизм в мысли писателя. Она служит и неким мерилом авторского настроения. В зна­комом автору — до боли — пейзаже Рузы, в снеговой ли коросте, в сиреневом ли неба прогале, читателю видны душевные метания — а без души поэзии нет. Верно говорят, сколь велики страдания — столь прекрасна и поэзия.

Костры погребальные, пусть и по отноше­нию к листве, Жизнь водой сквозь пальцы протекла, ветер, плачущий навзрыд.

Тогда, когда настанут Покрова,
Взметнётся к небесам багровый пламень
Листвы, а невесомые слова
Падут на землю, обратившись в камень
Тяжёлых дум в преддверии зимы,
Уже наславшей лету злые кары:
И бесов легион, и стаи тьмы,
И первоснежья призрачные хмары.
К обедне снег растает, и земля —
В постыдной наготе предстанет снова.
И медью зазвенят, не веселя,
Колокола Великого Покрова.
Как Судный день — бестрепетно суров По Новому и Ветхому заветам,
Ты наступил, октябрьский Покров,
Предзимье предварив по всем приметам.

Эти слова, объясняя название сборника, мысленно уводят от благополучия обыден­ности к приподнятости зимнего настроения грусти, что по особому счету — суть.

Среди берёз, опавших поутру,
Последними октябрьскими листами,
Я тоже упаду или умру,
А продолженье выбирайте сами!

И всё-таки автор оптимистично это стихот­ворение возводит к подъёму мысли.

На бранном поле Божьего суда,
Где всё решает мужество и вера,
Я знаю — остаётся реснота,
И исчезает прошлого химера.

Употребив старинное слов, автор пока­зывает нам (и себе, конечно, свято веруя в добро), что наше достоинство исстари и есть реальная истина бытия. И нет тому противо­речия в строке.

Как жаль — не сложился о счастье сюжет,
Но это в России — обычное дело.

Словами «И вспыхнут разом тысячи свечей / По всем Святой Руси иконостасам!» автор подпитывает нас светом своей внутренней радости и уверенности в торжестве добра. Не зря поэт стихи сжигает как мосты, «погружа­ясь в зиму, словно в Лету».

И хотя строки «Земля моя! Приходит твой черёд! / Оставь врагу сомнения и страхи» в стихотворении о русском воинстве обраще­ны к горящим в огне страны уделам, всё же кажется, что автор говорит и о себе — песси­мистом его можно называть из-за того, что он — поэт. Сомнения прочь, автор любит жизнь, хотя она — не сказка. Но чаще об этом вспоминаешь, когда «под вечер навалится», да и повод для книги печальный, хотя Андрей Первозванный всегда подставит плечо.

Надо жить, а как без света жить?
Темнота копится за порогом.
Камень бел-горюч во мгле лежит.
Без призора брошенный Сварогом.
Это твой последний оберег.
Твой последний луч дневного света…
Холода… Россия… Первый снег…
Исповедь печальная поэта.

Поэтическая грусть свойственна поэтам, и оптимизма в ней вполне довольно.

Говоривший не раз о социальной значи­мости поэзии, Андрей Шацков не может не думать о своём вкладе в народную сокровищ­ницу слова. Безусловно, у Шацкова-автора есть характер, делающий его духовно сво­бодным поэтом, заметным не только своим общественным темпераментом, но и — на поле русской поэзии — своеобычным словом. Прекрасное неприятие упрощения русского языка даёт современной поэзии новый креп­кий сборник хороших стихов.

Мария ИНГЕ-ВЕЧТОМОВА.

Петербург.