Геннадий МОРОЗОВ

Санкт-Петербург — Касимов

 
(О новом поэтическом сборнике Андрея Шацкова
«Первозимье» издательства «Вест-Консалтинг»)

Поэзия Андрея Шацкова дорога мне прежде всего тем, что она в глубинной своей сути — духовна и лирична. Его стихи я всегда перечитываю. А перечитывая — с каждым разом открываю то потаённое, почти мимолётное, что ускользну­ло при первом прочтении, ибо стихи нашего ав­тора обладают множеством оттенков его живого поэтического слова. Это подлинная, самородная поэзия. А она для меня как неразгаданная тайна, магия и волшебство. Я замер, читая:

Женщина забудет про печали,
Женщина с другим под новый год
В облаке из белоснежной шали
Выйдет прогуляться у ворот.

(«Прощальное»)

Именно последние две строчки в полной мере подтверждают эту мысль о магии, тайне и вол­шебстве поэзии Андрея Шацкова. Не побоюсь дополнить: и очаровании.

Да, он для меня поэт чарующий, многокрасоч­ный и многозвучный. Я открыл его сначала по журнальным публикациям. И сразу почувство­вал, что за каждым стихотворением стоит силь­ная творческая личность. Крупный и яркий ху­дожник слова. Я еще раз убедился в этих опре­делениях, читая его новый сборник «Перво­зимье», вышедший в Москве в 2017 году в изда­тельстве «Вест-Консалтинг». Удивился разнооб­разию тем и сюжетов этой редкой в художест­венном отношении книге.

Для каждого раздела сборника (а их несколь­ко) стихи подобраны автором тщательно и со вкусом, что придало книге своеобразное поли­фоническое звучание. И это радует, ибо автор обладает чутким слухом на поэтическое слово. Он его слышит и чувствует сердцем и душой во всем его объёмном многообразии.

Раз уж зашел у нас разговор о художественном слове, то наш автор тонко умеет совмещать зву­чание современной поэтической лексики с лек­сикой старинной, чьи корни таятся в прошлых веках, скажем в церковных текстах. И что характерно: Андрей Шацков чётко знает чувство меры таким совмещениям:

Над Окою чайкой белоснежной
Промелькнёт изгиб её руки.
Свете тихий, свете безмятежный
Пролился на таинство строки.

(«В день Успенья»)

Как здесь уместно это повторение: «Свете ти­хий, свете безмятежный». Буквально осязаемое небесное дуновение ощущается в этом пласти­ческом повторе.

В первом разделе книги «Усталые снега» поме­щены именно те стихи, которые, как мне кажет­ся, послужили неким камертоном в общем сти­хотворном многоголосье остальных разделов сборника. Это прежде всего такие стихи, как «Прощальное», «Снегопад», «Крещенский нок­тюрн у истоков Рузы», «Реквием задержавшейся зиме», «Канон марта», «И будет март». Из этого стихотворения хочется процитировать строфу, наполненную сдержанным чувством искреннего любовного порыва:

И сменит тяжесть шубы — пальтецо,
Твой абрис очертившее упруго.
И волосы твои в мое лицо
Отбросит ветер, прилетевший с юга.

(«И будет март»)

Читая стихотворение «В сумерках года», во­шедшее в раздел «Усталые снега», я вспомнил знаменитое есенинское «Собаке Качалова». С такой же трепетной нежностью запечатлел Анд­рей Шацков образ своей любимой собаки — си­неглазой Алисы. Кроме того, он наполнил сти­хотворение скорбно-просветленным воспоми­нанием о своей маме. Ее живое присутствие ощущается буквально физически, хотя она нес­колько лет назад покинула белый свет. Но чем дальше отодвигается время ее ухода, тем острее ощущает поэт ее отсутствие. Она всегда была для него той нравственной и духовной опорой, которая укрепляла его волю и характер в самые сложные, переломные моменты, как земной, так и творческой жизни.

О маме его лирический герой тоскует и стра­дает всегда, напоминая читателю о священном семейном долге перед родителями. Обратите внимание, дорогие читатели, вот на эти цитируе­мые строки из этого замечательного стихотво­рения и вы еще раз убедитесь, как органичен, живописен и интеллектуален поэтический дар Андрея Шацкова:

Зачерпнули пади студень мрака,
Зацепили сосны клок небес.
Спит без задних ног моя собака
И скулит во сне про синий лес,
Где пришлось с утра в сугробах лазать,
Живность разгоняя по кустам.
Спи, мой друг, верна, голубоглаза,
Спи, моя святая простота.
Со своими синими глазами,
Гордо поступь лаячью храня.
Ты моей понравилась бы маме.
Только нету мамы у меня.
Ты лежишь в ее пустынном кресле,
Где она являлась по утрам,
На меня глядит и молча крестит,
И зовет свечу поставить в храм.

(«В сумерках года»)

В разделе «Полынь» помещены стихи, назва­ния которых говорят сами за себя: «Канон мар­та», «И будет март», «День марта», «Ранний ап­рель», «Майский Спас», «Вечерний июнь», «В се­редине лета». Я думаю, что такое «посезонное» расположение стихов было автором тщательно продумано. И мне видится в этом его особая творческая задумка. Она состоит в том, чтобы все стихи, помещенные в этом разделе, были единым целым в общем художественном контексте сборника. Автор стремится тесно сое­динить две стихии: мир окружающей нас приро­ды и внутренний мир человека, зачастую под­верженного в наши дни депрессиям и стрессам. Эта нервная «напряжёнка» переходит из одного стихотворения в другое. Поэт спешит запечат­леть поэтической строкой многие нюансы и от­тенки быстро текучей жизни. И чтобы мы вспом­нили мудрую философскую фразу: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Как глубокий, облег­чительный человеческий вздох звучат вот эти по­лётные строчки:

Сколько строф сложилось в это время!
Сколько слов на ветер унесло!
Но поэт несёт прозренья бремя
Времени беспамятства назло.

(«Дорожный икос»)

Трагическим мироощущением нынешней жиз­ни и личной судьбы пронизаны многие стихи Андрея Шацкова. Они терпкие, с привкусом оси­новой горчинки. И все же это трагическое состо­яние преодолимо душой православного челове­ка. Автор не оставляет читателя один на один с внутренней катастрофой в эти критические мо­менты, а пытается отыскать в душе каждого мерцающий свет надежды на спасение. Он его в буквальном смысле вырывает из гибельной бездны уныния:

Под райский шепот яблочной услады,
Среди по пояс вымахавших трав,
Смирись душой, не требуя награды,
Смирись душой, и будешь трижды прав.

А смирение, как известно, преодолевает мно­гое. Оно в значительной мере умягчает и нейтра­лизует разрушительные тенденции темных сил.

Мне хочется обратить внимание читателя на то, как органично звучит шацковский стих в описани­ях любого состояния природы, любого времени года. Но все же свое предпочтение он отдает осе­ни. Она ему дороже «поэтичной тайною своей». Я имею в виду стихотворение «Осенний манифест», открывающее следующий раздел книги «Будет осень», в котором он откровенно признается:

Над строкой заветной замираю,
Реквием минувшему творю.
Только год опять несется к маю,
А душа стремится к сентябрю.

(«Будет осень»)

Тихое местечко Руза, где поэт подолгу живет в отрыве от столичной суеты и имеет возможность внутренне сосредоточиться, что так необходимо творцу, вынашивающему новые творческие за­мыслы. Провинция имеет свои преимущества перед большими городами. Уединение и одино­чество — благодатная почва для любого настоя­щего художника. Не исключение и поэт Андрей Шацков. Смею предположить, что, создавая но­вые произведения в провинции, он наполняет их глубинным дыханием поэтического слова, от ко­торого веет древней сказовой былинностью. И в этом мне видится крепкая корневая основа все­го творчества поэта.

С искренней христианской любовью он описы­вает наши земные радости и страдания, наши восторги и печали:

И полны лесной водой колодцы,
И стоят бадейки вдоль скамьи.
Трудно с одиночеством бороться,
Если годы минули твои.

(«В день Успенья»)

Хочется обратить внимание читателя на уди­вительное стихотворение нашего автора «Лес­ное», посвященное А. Климову-Южину, его дав­нему другу. Вот уж где блистает и царит яркий свет русской классической поэзии! А ведь речь в нем идет всего лишь… о сборе грибов, где «И устремляется душа под кроны сосен — в аэр лепший».

Православные мотивы, звучащие в этом сбор­нике, являются некими духовными скрепами. Без них, как мне кажется, не было бы того поли­фонического звучания многих стихотворений, о котором я говорил в начале статьи. Автор объе­динил их в триптих: 1. «Когда настанут Покрова». 2. «Покрова». 3. «В смятении Покрова».

Возможно, в рузском уединении он написал вот эти исповедальные и торжественные строки:

На бранном поле Божьего суда,
Гце все решает мужество и вера,
Я знаю — остается реснота.
И исчезает прошлого химера.

Реснота — это истина, так нам вещает язык Древней Руси. И в этом сборнике есть раздел, названный этим необычным для нас, почти экзо­тичным словом. Но об этом я скажу чуть позже, а сейчас перейдем к самому сокровенному — к те­ме любовной.

В разделе «Час до вечной любви» опубликова­ны стихи подлинно лирические. Они частично на­поминают так называемую «тихую лирику», но у Андрея Шацкова она обрела более динамичную, с оттенком трагедийности, совсем другую то­нальность. Каждое стихотворение этого раздела воспринимается мной как оголенный нерв совре­менной жизни, ее одухотворенные взлеты и ги­бельные падения. Накал страстей достигает кульминационной точки, после которой наступа­ет катарсис. В этих стихах автор являет нам и строгое мужское благородство в отношениях с любимым человеком, и милосердие, и те высшие нравственные качества, присущие православно­му человеку, вечно кающемуся, носящему свою вину в мятущейся душе и страдающем сердце:

И не проходит до сих пор вина,
Что забываю, как душа болела,
Когда, коснувшись илистого дна,
Русалочье твое всплывало тело.

(«Вернуться вспять»)

В стихотворении «Ты — женщина» поэт щедро наделяет ее — представительницу прекрасного пола, совершенно неожиданными сравнения­ми: «Ты — женщина-праздник», «Ты — женщина- ода», «Ты — женщина-небо!» и, наконец, «Ты — женщина-воздух». И все эти разнообразные сравнения по-своему совершенно уникальны, ибо являют нам чисто шацковский художест­венный образ женщины. Образ по-юношески возвышенный и романтичный.

А вот следующее стихотворение «Сюжет о зим­них маргаритках» — совсем не романтичное, оно наполнено до краев и даже переполнено груст­ными воспоминаниями о несостоявшейся люб­ви, несмотря на то, что его лирическому герою так хотелось любить и быть любимым! И понача­лу ему казалось, что он «судьбу превозмог и шел на свиданье — Буслаем на вече». Но возлюблен­ная охладила страстный пыл поклонника: «И все повторяла, как школьница стих: «Мы вовсе не па­ра, мы вовсе не пара». И хоть персонаж этого стихотворения, повторяю, «шел на свиданье — Буслаем на вече», то есть был уверен, что будет любим, но надежды, увы, не оправдались.

Когда я читал это стихотворение, то подспуд­но возникла мысль: а каким будет финал всей этой ситуации, какими строчками завершится стихотворение? Поэт меня не разочаровал, ибо финал оказался абсолютно непредсказуемым: частный случай стал — общечеловеческим: «Как жаль — не сложился о счастье сюжет, но это в России — обычное дело». Но жизнь идет, и ее не остановишь. И вот настает то время в судьбе каждого человека, когда он мысленно начинает подводить итоги:

Настало время собирать жнивьё
И камни, что разбрасывал повсюду.
Останется — Отечество моё,
Про отчество рассказывать не буду.

Строка «Останется — Отечество моё» — говорит нам о том, что у поэта будет крупный разговор с самим собой. И я предполагаю, чем он может за­кончиться — он верит в свое Отечество. Вот оно и останется. А все остальное, и прежде всего отче­ство, то бишь сама личность творца, может запросто затеряться и даже раствориться в мно­гослойном потоке времени. И тут я вспомнил ге­ниальные державинские строки: «Река времен в своем стремленье уносит все дела людей. И то­пит в пропасти забвенья народы, царства и ца­рей. А если что и остается чрез звуки лира иль трубы, то вечности жерлом пожрется. И общей не уйдет судьбы». И с этой концепцией, на мой взгляд, спорить не стоит.

Я цитирую эти строки потому, что они побуди­ли меня оттенить еще одну существенную грань таланта Андрея Шацкова, чтобы сказать о тех его стихах, что запечатлели отдельные фрагменты нашей достославной истории. К таким стихам относятся: «На Рузском холме», «Реснота», «Майская баллада», «Апостолы России», «Сказ о Сергии», «Тобольск». Они погружают наше соз­нание в глубь ушедших веков, благодаря чуть ли не мистическому проникновению сквозь время поэтического слова Андрея Шацкова, наделен­ного от природы чуткой интуицией ощущать древнюю историю именно так, как он ощущает современность. Его талант обладает чувством «связующего звена» разных исторических эпох:

Когда на Русь текла орда и лях,
И угрожал тевтон клеймёной сталью,
И сеял дождь кровавою печалью,
Чтоб плесенью взошли грибницы плах —
Гремел набат! И трубный выси глас
Рёк истину в скрижалях прописную,
Что будет рядом с Богом — одесную
Тот, кто за други примет смертный час.

(«Реснота»)

А вот как поэт торжественно-органными строч­ками славит победу наших жертвенных и герои­ческих ратников:

От вервия сияющих лучей,
Во искупленье посланного Спасом.
И вспыхнут разом тысячи свечей
По всей Святой Руси иконостасам.

(«На Рузском холме»)

В эту книгу поэт включил стихи-посвящения: «Как жалко, что этих усталых снегов…» — Евгению Сысоеву, «Прощальное» — Н. Ш., «Лесное» — А.Климову-Южину (об этом я писал в начале статьи), «Тобольск» — митрополиту Тобольскому и Тюменскому, «Овстуг» — Дмитрию Мизгулину, нашим современникам. А также тем, кого уже нет с нами: памяти Юрия Апябова — автора музы­ки «Марш «Варяга», «Рождественский реквием» — Марине Шацковой, «Орудия к бою» — памяти бабушки З.В. Рудневой, «Проскомидия» — памя­ти Андрея Романова, «Черный снег» — памяти Владимира Фирсова.

Поэты, посвящая стихи своим современникам, каждый из них, в меру своего таланта, старается запечатлеть в поэтическом слове их незауряд­ные личности, их физический и духовный облик. В посвящениях Андрея Шацкова видна суровая требовательность к себе как к мастеру. Поэтому хочу отметить, что в его стихах есть удивитель­ная многоцветная ткань поэтического языка, на­лицо его терпкость и вязкость. Мускулистость и пластичность живой поэтической строки. У поэта нет ни рыхлых, ни расслабленных беллетристи­ческих строчек, чем грешат многие нынешние стихотворцы.

Самые покаянные, страдальческие стихи поэт поместил в самый конец книги: «Дорогие мои…», «Сумерки», «Эти годы», «Ода матери», «Он лет­нею ночью…», «Ночная сторожа», «21 декабря» (полугодины), «Сыну», «Декабрьская исповедь».

А ранней весною накрыло леса
Прибоем цветов-первоцветов.
Я в них отыскал голубые глаза.
Прощенья простил и ответа.

(«Он летнею ночью ушел навсегда…»)

Эти строки — неутешный плач о безвременно ушедшем сыне Димитрии. Невозможно удер­жать слезы, читая этот прощальный, рвущий сердце стихотворный цикл. Трагической прос­ветленностью потрясло меня стихотворение «21 декабря» (полугодины). Даже каменное сердце не выдержит той пронзительной боли от этих нежных, как прерывистое дыхание ребенка, строк:

Я помню в ладони ручонку твою,
И кеды — спешащие рядом…
Немного осталось… Но я достою
Под нашим с тобой снегопадом.

В новую книгу Андрея Шацкова «Первозимье» вошли стихи, написанные им в течение послед­них пяти лет. Без всякой натяжки скажу: он явля­ется в наше время верным и последовательным наследником стержневой линии русской класси­ческой поэзии. И никакой он не «осколок поэзии серебряного века», как любят писать некоторые критики. Быть «осколком» он по определению — быть не может. Он сам по себе. Он цельный, а не осколочный. Он суровый и требовательный мас­тер современной поэзии XXI века. Творческих тебе радостей, дорогой Андрей!