II. А ЮНОСТЬ ВСЕ-ТАКИ БЫЛА

ПИСЬМО В НИКУДА

В. Д. Берестову

Дорогой Валентин Дмитриевич!

Ваше Великое, но больное сердце остановилось 15 апреля 1998 года в Святую Великую Среду — день предания Господа одним из его учеников.

Учеников у Вас было много, ещё больше причисляющих себя к таковым, но предать Вас могла бы только патологическая личность, ибо человека большей доброты мне встречать в этой жизни не приходилось.

Представляю, как бы Вы укорили меня за столь длинное вступление, странные параллели и непонятный жанр сочинительства.

Простите меня, дядя Валя, прозы я почти не писал, и очень горько, что начинать приходится практически с некролога…

Уже давным-давно, в первый зимний день нашего знакомства, а случилось это 1 декабря 1971 года, когда мне исполнялось девятнадцать, Вы, разглядев что-то в длинном, отчаянно смущающемся юнце, принесшем Вам шесть стихотворений, написанных от руки, открыли ему двери квартиры на улице Волгина, может быть, вспомнив, как в своё время благословили Ваш путь: Чуковский, Т олстой, Ахматова. На Вашем рабочем столе лежали «археологическая» книга с очень поэтическим названием «Государыня-пустыня» и новая книга стихов «Зимние звёзды», свет от которых я пронёс через всю жизнь.

Какое это было счастье попасть в Ваш дом и слушать, слушать, слушать, но не только слушать, а и быть услышанным!

Да никакие Литературный или Историко-архивный институты, которыми я грезил тогда, не могли бы дать и половины того, что я приобрёл за годы юношеской дружбы с Вами! Она стала фундаментом для всего моего дальнейшего творчества. Именно в Вашем доме я услышал фамилии великих певцов истории России: Карамзина, Соловьева, Ключевского, Татищева (а ведь в школе о них в то время и не вспоминали). Я открыл для себя в полном объеме поэзию А. Пушкина, А. К. Т олстого, Д. Кедрина, А. Ахматовой, Ш. Петёфи, проштудировав Ваши тяжёлые книжные полки.

Удивительно, что, несмотря на обилие знакомых, Вы столько времени уделяли мне, и не только мне, а и моим «боевым друзьям», далёким от поэзии, но нежно полюбившим Вас. С задорным топотом и песнями мы отмечали с Вашими девочками — нашими ровесницами Мариной и Галей — скромные праздники, а на столе дымилась печеная картошка в мундире — фирменное блюдо незабвенной Вашей спутницы Т атьяны Ивановны, единственного человека, доброта которого была сравнима с Вашей.

И то, что жена замечательного писателя сама была прекрасной художницей и сказочницей, казалось нам само собою разумеющимся. А как мудро и иронично Вы подписывали нам свои вновь и вновь издаваемые и переиздаваемые детские книги, которые огромными тиражами расходились по читающей стране:

«Доброму молодцу Андрею Шацкову —
Бью челом об его шелом!»

Эта надпись на книге «Семейная фотография» стала культовой для меня и моих друзей. Совсем недавно я услышал от Вас, что об этом времени написан ряд рассказов, в одном из которых — «Лже-Дмитрич» — я являюсь действующим лицом. (Какому Богу молиться, чтобы Ваш прощальный привет попал ко мне!)

А потом начался мой отход от литературы. Нет-нет, писать я не бросил, но твердо шел по «образцовому» для ровесников пути, запрограммированному тогдашней жизнью: институт — стройка — комсомол (райком, обком) — работа в Министерстве.

Вы боялись, что раздвоенность будет мешать мне, укоряли за «измену слову». И как же обрадовались, когда я принес Вам свою первую книгу стихов, какое чудесное вступление написали уже ко второй: «Он стал строителем, но стихи писать не бросил. В них и вправду есть лирическое ощущение Древней Руси, а его стихи о любви проникнуты глубочайшим уважением к женщине. Надеюсь, что читателя тронет эта книга, как тронула она меня» — так благословили Вы меня на дальнейшее творчество.

И я творил, вступал в Союз писателей, выступал по радио, выпускал книги и компакт-кассеты, всё время мысленно сверяясь с Вами, а наши встречи становились всё реже и реже. Вокруг Вас сплачивались новые люди, популярность росла, и это было высшей справедливостью!

К огромному сожалению, из-за болезни Вы не смогли прийти на мой «полу-юбилей» в Ц ДЛ 1 декабря 1997 года. Как жалко! Сколько добрых общих знакомых мечтало увидеть Вас.

Первого апреля, в день Вашего семидесятилетия, я звонил, надеясь поздравить Вас, но Вы были в далёкой Америке… На Вашем юбилейном вечере в Ц ДЛе, намеченном на 17 апреля, встретиться уже не довелось. Вместо этого я стоял у скорбного гроба в малом зале и давился слезами.

Дорогой дядя Валя!
Когда я постучался в дверь Вашего дома, Вам было примерно столько, сколько мне теперь.

Сейчас в мою дверь никто не постучится, а если это чудо произойдёт, то я никогда не сумею стать неизвестному пришельцу тем, кем стали для меня Вы. Не хватит ни Ваших энциклопедических знаний, ни всепобеждающей доброты.

В дверь без стука может ввалиться мой двухметровый восемнадцатилетний сын. Но он стихов не пишет. Он вообще не читает художественных книг, предпочитая спорт, и мне становится страшно.

Я не сумел привнести в его душу частичку своей, которая столько приобрела от возможности быть рядом с Вашей огромной душой, благословляющей нас ныне из горних высей.

«Учитель, перед именем твоим…»

Простите меня, дядя Валя.

Андрей Шацков
23 апреля 1998 г.