Опубликовано в журнале: «Нева» 2012, №8
Публикация Елены Зиновьевой
Андрей Шацков. Лествица в небо: Избранное. М.: Издательство журнала “Юность”, 2012. — 416 с.: ил.
Емкий сборник, вобравший в себя стихотворения и созданные ранее, и новые, дает возможность осмыслить творчество поэта в его целостности: определить круг постоянных тем и волнующую автора проблематику, проследить множественные корневые связи с богатейшим наследием русской классической поэзии, разобраться в авторской специфике приемов стихосложения. Неизменной, как это и обозначено в аннотации к сборнику, остается главная тема, верность которой поэт пронес через всю жизнь: тема триединой любви к Отечеству, к женщине, к матери. Она прочитывается и в структуре сборника, и в названиях его разделов: “Родные алтари”, “А юность все-таки была”, “Еще мерцает свет любви живой!”, “Славянский календарь поэта (Осенины на краю света)”, “Как свойственно поэту”, “Венок от сына”; в названиях отдельных циклов: “На поле Куликовом”, “Рузский дневник”. И конечно, тема этой триединой любви явлена в самих стихах, и одним из сквозных лейтмотивов в ней является природа. Собственно, и Отечество для Андрея Шацкова — это, прежде всего, Русь в разных ее обличьях и красках. И не просто Русь, а Владимиро-Суздальская, Московская, включающая в себя и заповедный край Подмосковья, Рузу, малую родину поэта, где “с осенней березы спадают преданья глухой старины”. Свежи и неистерты образы русской природы, в то же время радостно-пронзительны своей узнаваемостью: это и покрытые ковром земляники поляны, и распахнутое в скатерти поле клевера, и куролесящий багряной листвой октябрь, и горящие эполеты кленов, и ледяное стекло моста, и деревья, скрипящие суставами веток. Обращаясь к природе, А. Шацков предельно конкретен, его стихи с одинаковым успехом могут стать выразительными иллюстрациями и к ботаническому атласу среднерусской равнины, и к орнитологической энциклопедии. Так, на страницах книги встречается не менее двух десятков наименований птиц: лебеди, ласточки, журавли, стрижи, кречеты, соколы, козодои… И каждое из этих пернатых имеет свою многозначащую смысловую нагрузку, так же как и обитатели царства растительного, не просто обозначенные именами собирательными: дерево, куст, трава, но названные поименно и наделенные персонифицированными, именно им присущими чертами, рождают особый щацковский, чувственно-осязаемый, осмысленный мир: от берез, сочащихся прозрачной весеннею кровью, и рощ крушины — осеннего погоста — до разнотравья, то горчащего полынью и тмином, то пахнущего чабрецом или некошеной душицей. Этот чувственно-осязаемый мир создает ощущение вечности, что усиливается неизбежной повторяемостью природных циклов, беспрестанным движением всего живого на огромном пространстве, над которым не властно время и на котором вершится история страны. В своем понимании многосложного единства природы, пространства, истории, вместе образующих Вечность, А. Шацков, несомненно, близок Б. Пастернаку. Еще явственнее перекличка с Александром Блоком: прямая — “Лишь: Русь за нами!” — ратей клик // В дали мерещился туманной, // Лишь незнакомки Блока лик // Манил в былое неустанно”, опосредованная — обращение к Куликову полю как к символу единения перед угрозой распада векового пространства в качнувшийся миг равновесия. К этому символу прибегают всякий раз, когда в стране в очередной раз начинается внутреннее противостояние, когда “и снова чадящее пламя зари. // И снова — туман пленою”, когда “опять над Русью кочеты кричат” и “Рать на поле идет Куликовое. // Вековечное поле Руси” и “рожденным в России — опять // Средь поля стоять Куликова! // И падать от стрел и от смут // За правду, средь бранного дыма”. Цикл “На поле Куликовом” был завершен в 1999 году, когда в очередной раз болезненно шло переформатирование страны с тысячелетней историей в иное государственное образование, но Куликово поле присутствует и в других разделах, становясь, таким образом, еще одним лейтмотивом сборника и внося важные нюансы в его архитектонику. Как всегда, А. Шацков и, уходя “сквозь века // Туда, где слагают былины”, яркими мазками рисуя свои картины, предельно конкретен: в персоналиях — Иван Красный, Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Ослябя, Пересвет, Мамай, хан Ахмат; в образах — набатный гул над русскими лесами, кружащиеся в дикой пляске сабли, стальное жало вражьего копья, звенящие стрелы, кольчуги, броня, кони… Но не только былые баталии на полях Древней Руси тревожат поэта. Лирически осмысляются и пугачевское дреколье, и декабристов палаши, и разбойно-гулевой Стенька Разин — времена русского нестроения и раздора, что, наверное, закономерно для человека, поэта, ощущавшего себя частью неделимого целого и вдруг, как в свое время Иоанн Четвертый, оказавшегося средь обезумевшей Москвы (“Канун”, воспоминания о начале 90-х). Вероятно, для современных и будущих критиков и историков литературы именно историческая составляющая стихотворений А. Шацкова даст обширный материал для интерпретаций, от политически-злободневных, вписывающихся в контекст времени, когда стихотворения создавались, до обобщающих, историософских. А отправной точкой для таких дискуссий, несомненно, послужит послесловие Льва Аннинского к данному сборнику “Краснотал… чернотал…”.
Не менее интересно проследить и творческие связи А. Шацкова с предшественниками: с Фетом и Тютчевым, с Цветаевой и А. К. Толстым, обнаружить мотивы есенинские и рубцовские. Десятки имен русских поэтов — в эпиграфах, в посвящениях, в стихотворных строках, узнаваемые отголоски в густом лирическом письме. Но генетически заряженный русской поэзией, Андрей Шацков приобрел и сохранил собственную неповторимую индивидуальность — и в содержании, и в форме. Исследуя лирическую ойкумену Шацкова, Л. Аннинский скрупулезно проследил, как поэт создает присущую ему музыку стиха — тяжестью ритмов, пластикой рифм, дыханием цветописи, цепкостью словесного узорочья, используя тяжело ворочающиеся ударения с упрямым обозначением акцентов. Практически любое стихотворение А. Шацкова может войти в антологию современной поэзии, — и далеко не у каждого современного автора можно выбрать такие стихи. А “Славянский календарь поэта (Осенины на краю света)” не зря раньше был издан отдельной книгой, удостоенной множества литературных премий. Поэтический ежегодник расписан по православным праздникам — от января до декабря, от Сочельника и светлого Рождества до очередного Нового года, от славянского месяца просинеца до исхода славянского месяца студеня. В стихотворных и прозаических текстах воедино сплетены языческие и христианские верования, и это сращивание церковных канонов с чисто народными обычаями, длящееся более чем тысячелетний период, тоже история Отечества, история его культуры, неотделимая от родного пространства. В концентрированном виде в поэтических образах являются парадоксы и противоречия нашего сознания. Андрей Шацков родился в 1952 году. По его собственному выражению, он твердо шел по “образцовому” для ровесников пути, запрограммированному тогдашней жизнью: институт-стройка-комсомол (райком, обком) — работа в министерстве. Запрограммированный таким образом путь не мешал вести напряженную и насыщенную жизнь души, писать стихи. Дети победителей, родившиеся и выросшие под мирным небом, готовили себя к созидательной жизни, для них не пустыми словами были: Родина, Отечество, патриотизм, уважение к отцам и дедам. И ложится на бумагу строчками “всё, что в добром детстве вызрело, // Всё, что становило на крыло”. И дороги поэту родные алтари, и пока все “еще не прокричал петух, // Чтоб я от юности отрекся!” и пока “еще мерцает свет любви живой!”. И не так прямолинейно, как это может показаться с первого раза, название сборника: нет, не просто лестница в небо или библейский образ лестницы Иакова, по которой восходят ангелы, и даже не лествица Иоанна Лествичника, знаменующая ступени добродетели, по которым христианин должен восходить на пути к духовному совершенству. Смысловое название сборника много глубже: ключ к нему находится в “Славянском календаре”, в тексте, посвященном празднику Рождества Пресвятой Богородицы, отмечаемому 21 сентября: Церковь называет Марию лествицею духовной, рожденной от земли и соединившей землю с небом, Заступницей Небесной, принявшей в 1380 году Святую Русь под свой омофор. И эту Святую Русь, в единстве ее пространства, времени, истории, поэт и завещает сыновьям.